Нижинский встал. Все заинтересованно повернулись к нему. На шум сдвинутых стульев выглянуло несколько ресторанных слуг.

Мягко шагая в образовавшемся пространстве, чувствуя себя так свободно, как будто перед ним сидела Бронислава, а не крупнейшие деятели и арбитры искусства, Нижинский стал пластически иллюстрировать свою речь. Он говорил:

— Мне хочется сочинить партитуру движений, где все определялось бы не прыжками и пируэтами, но сгибом каждого пальца, модуляцией любой мышцы, где проявилась бы бесконечность возможностей, открытых человеческому телу…

Крепко и прямо поставив ноги, Нижинский согнул руку, сжал кулак, чтобы под тканью летнего костюма набух бицепс; другую — поднял, словно держа теннисную ракетку. Не двигаясь с места, он вдруг пропустил через тело силовой ток поочередно собранных мышц. И действительно, «разложив на элементы» образ предельного взлета сил, сконцентрировал в напрягшейся шее этот недвижный «рывок спортсмена», отразившего летящий мяч. Подержав позу, он запрокинул голову и, поворачивая ее за взглядом, проследил медленный ход воображаемого аэроплана.

- Ребячество, — проворчал Бакст.

Он был сердит на Нижинского. Разойдясь с Дягилевым, одобрившим декорацию «Фавна», танцовщик посмел, хотя и нерешительно, сказать ему, Баксту, что иначе представлял себе оформление: скорее всего в «сдвинутых планах» Сезанна или Матисса, когда человеческая фигура — средоточие общего орнамента, развернутого на плоскости. Бакст сердился, в глубине души сознавая, что трехмерная декорация не вяжется с вытянутым на плоскости танцем. Потом он прочитал в статье Луначарского, что для хореографии Нижинского нужно было написать «не пейзаж, а ковер», что художник должен был и у себя сознательно «убивать перспективность». Это, подлив горечи в сомнения Бакста, как водится, совсем его разозлило.

Бакст ехидно поинтересовался, в каких же костюмах шел бы такой балет о пластической красоте спорта?

Нижинский ответил, что в теннисных, но, конечно, сценически облегченных.

Тогда Жак Бланш, поддерживая коллегу, деликатно сказал, что вряд ли возможны подобные прозрения в духе романов Уэллса: костюмы для тенниса, какими они будут в 1920 году, пролетающие над сценой самолеты…

Нижинский сник, вернулся за стол. Дягилев, ненавидя эту его манеру вдруг замкнуться в раковину, резко сказал, что в искусстве нельзя преследовать одни возможные и опробованные цели. И, обратясь к Дебюсси, предложил ему сочинить музыку балета о флирте на теннисном корте. Нижинского передернуло при слове «флирт», но он опять промолчал.