В этом романе множество регистров. Автор свободно переходит от рационального языка критики к поэтической ворожбе, от размышлений о вечном к ироническому разговору на «злобу дня». На происходящее с его персонажами он глядит изнутри и как бы со стороны и, гаерствуя, предупреждает возможные упреки блюстителей ограничительной эстетики.
«С точки зрения реализма, признаю, убивать Антуана, даже если это только образное выражение, довольно-таки неудобно. Не только потому, что убивать кого-то, кто не существует… Нет. Но с позиций современного реализма это приведет к утрате положительного героя. Потому что я сам, в конце концов, не могу претендовать на это. Антуан был моим положительным героем. И вот, вдруг, я, лишившись положительного героя, оказываюсь перед читателем в более чем легкомысленном одеянии. И это в момент, когда я как раз прилагаю все усилия, чтобы пересмотреть вымышленный характер, который приняла моя история, когда я надеялся ввести ее в пределы, в… как бы это выразиться?.. Ну, допустим, в бережки, в берега традиционного реализма, реализма, как все реализмы, не понятно разве? Готового, как в магазине готового платья… Ведь моя книга — роман реализма. Современного реализма. С его трудностями, противоречиями. Вы не заметили? Да, разумеется, это книга о ревности. И об этом. О множественности человеческой личности. Не спорю. Но главное, главное. Во всяком случае, на этой странице. Говорю вам, это — роман реализма».
В этой пространной цитате (она дает представление о тех страницах романа, где автор «писал, как разговаривают») обозначены все мишени. Правда, если воспользоваться приемами аргументации самого Арагона, можно заметить, что эти цели, возможно и заслуживавшие такого запала и такого залпа, в момент когда писалась «Гибель всерьез», сегодня уже напоминают, скорее, стрельбу из пушек по воробьям. Так что можно бы упрекнуть Альфреда — это ведь говорит в романе Альфред, — что он мельчит проблему реализма, которая на самом деле его (Арагона) глубоко волнует, если бы вся эта злободневная литературная шелуха — «берега, бережки» — не была приметой времени, воздухом, которым дышит Альфред. Намек на литературные споры возникает на тех же правах, что и политическая актуальность — демонстрация против американского генерала Риджуэя, посетившего Париж, или дело о похищении и убийстве марокканского революционера Бен Барки. Это «камертон» времени и биографии, без него невозможно правильно взять ноту — ибо, о чем бы ни говорил Арагон — там, где он Арагон, или там, где он Альфред, Антуан, Гефье, Актер, Писатель,— он говорит об Арагоне. Все это исповедальная лирика. Лирический роман, лирический памфлет, лирическое искусствоведенье. Раздумья о крестном пути художника, о «тени бычьего рога», о том, что «строчки с кровью — убивают, нахлынут горлом и убьют!» И когда Альфред решается все-таки убить Антуана и заносит руку на свое создание, свой «мнимый» — «положительный» — образ, он ранит себя. Игра стала действительностью, кровеносные сосуды связали воедино творца и творенье до «полной гибели всерьез».
«Театр/Роман» написан в той же манере, но жанровые рамки здесь еще более размыты, прозаические куски перемежаются стихотворными. Сюжетного развития в строгом смысле слова нет. Эпизоды могут быть легко перетасованы, связь их обусловлена только скрытым током раздумий о жизни и смерти, молодости и старости, любви и — конечно — творчестве.
Роман распадается на две части: «Актер» и «Писатель».