Роман, утверждает Арагон, — искусство «лгать правдиво». Только так можно увидеть дальше своего носа, воплотить немыслимую сложность жизни, «осветить темные закоулки, куда не проникает взгляд», которых не отражают «честные зеркала». История искусства знает живопись, прикидывающуюся трехмерной, создающую обманчивое впечатление глубины, объема — эта техника так и называется: «trompe-l’oeil — «обман зрения». Арагон имеет в виду нечто противоположное. «Лгать правдиво» вовсе не значит обманывать мнимым жизнеподобием. Напротив, это подразумевает отход от поверхностного копирования ради остранения примелькавшихся и потому воспринимаемых как нечто само собой разумеющееся явлений, ради раскрытия их сущности. «Когда человек захотел воспроизвести шаг, он создал колесо, которое не похоже на ногу», — цитирует Аполлинера автор «Конца «Реального мира», поясняя свое понимание реализма. Метафорический ход изобретательного ума, «иносказавшего» движения ноги в катящемся колесе, дал человечеству скорость. Метафора — «скоропись духа». Роман, если он хочет передать мир в движении, нуждается в открытиях поэзии, этой, как ее называет Арагон, «математики литературы». Ведь математика оперирует и мнимыми числами, которые невозможно себе представить, хотя они — реальность. Воссоздать жизнь в формах непредставимого и значит, по Арагону, «лгать правдиво».

Допустим, что некий писатель — Альфред — безумно любит замечательную певицу Ингеборг д’Эшер (помните Эдгара По?). Но Ингеборг любит не Альфреда, а тот его образ, который она себе создала: «метафору» Альфреда — Антуана. Тропы любви неисповедимы. Антуан, разумеется, тоже писатель, даже знаменитый писатель. Его и зовут-то Антуан Селебр. Давным-давно, еще в молодости, Ингеборг придумала эту игру — того, кого она любит в Альфреде, она назвала Антуаном. В отличие от голубоглазого Альфреда у Антуана глаза черные. Если Альфред ревнив, хотя и вынужден скрывать это постыдное чувство, Антуану ревность неведома. Альфред обращен в себя. Антуан в один прекрасный день, когда Фужер (так Альфред называет Ингеборг в интимные минуты) пела особенно проникновенно, забылся настолько, что забыл себя, потерял свой образ. Когда Антуан глядит в зеркало, он видит в нем не себя (что удивительного, ведь он только создание воображения — иносказание Альфреда), но реальный мир. Он видит этот мир объективно. Благодаря пению Фужер, ее искусству, он открыл, «что существует на свете не один, что мир — это не я, что я — ничтожная частица целого». Сюрреалист Альфред превратился в Антуана — творца «Реального мира». Антуан это, конечно, он сам — Альфред. Тем не менее, отношения между Альфредом (жизнью) и Антуаном (образом) все более усложняются. Если сначала Антуан всего лишь «условность» в игре между Альфредом и Ингеборг и, следовательно, «видим» лишь в ее присутствии, то затем Альфред «придумывает» видеть Антуана и наедине с ним. Пока, наконец, втянувшись в общение с персонажем, не обнаруживает однажды, в зеркальном лабиринте Луна-парка, куда они отправились вдвоем, что Антуан приобрел реальность. Метафора стала жизнью.

Антуан, с его черными, опьяненными страстью глазами, занимает такое место в сердце Ингеборг, что Альфред ревнует ее к Антуану. Антуан вытесняет Альфреда не только из сердца Ингеборг, но и из литературы, даже из работы в компартии. Ведь именно Антуану принадлежит выданная делегатам партийного съезда красная папка, в которой он хранит свои новеллы — «Шепот», «Карнавал», «Эдип». Правда, он доверил эту папку Альфреду, и именно Альфред, тайком от Антуана, дает почитать их Фужер. Антуан, таким образом — реальность Альфреда. И как живой человек он стоит на пути Альфреда, в душе которого зреет желание убить счастливого соперника.