В романах Андре Мальро нет детей, за исключением больного сына революционера Хеммериха в «Уделе человеческом». Да и этот ребенок не живое существо, а только нескончаемый мучительный плач за стеной, который напоминает Хеммериху об ответственности отца и мешает ему беззаветно отдаться делу. В романах Мальро почти нет и женщин. А если они присутствуют, то скорее как «служебные» умозрительные конструкции, раскрывающие отношения героя-мужчины с миром. Перкен в «Завоевателях» (1928), Ферраль в «Уделе человеческом» (1933) овладевают женщиной, как эротическим символом могущества — власть над ее телом для них утверждение собственной личности. Эротическому собственничеству Ферраля противопоставлена любовь «равноправных» революционеров Кио Жизора и его жены Мэй, «нежное товарищество». Но для этого чувства Мальро так и не нашел живого слова; даже в предсмертную минуту Кио вспоминает о любимой, философствуя: «Мэй освободила его, если не от всякой горечи, то от всякого одиночества». В «зеркале лимба» женщины, которых любил мемуарист, вовсе не отражаются.

Детство — время наибольшей зависимости в жизни человека, пора, когда он еще не овладел своей судьбой. Именно с этим связано вызывающее заявление Мальро: «Почти все известные мне писатели любят свое детство, я свое — ненавижу». Для него этот парадокс вполне органичен. Вместо копания в детских травмах (у сына Фернана Мальро, который бросил семью, когда Андре был еще ребенком, такие травмы, надо думать, были и, очевидно, сыграли немалую роль в формировании характера) «Антимемуары» предлагают читателю (как рассказ о собственном детстве) отрывок из «Орешников Альтенбурга», где «мой отец» — Венсан Берже — наделен скорее мифической биографией английского авантюриста полковника Лоуренса, нежели прозаическими чертами ничем не примечательного парижского дельца средней руки, каким Фернан Мальро предстает нам в воспоминаниях жены писателя. «Случайное» — что как не прихоть судьбы дает ребенку тех родителей, а не этих, — отброшено, «судьбе претерпеваемой» художник предпочел «судьбу, покоренную» его воображением. Отец «биологический» подменен отцом духовным, точнее даже — мифическим образом духовного отца.

Мальро был «мифотворцем» и в жизни. Бытует, скажем, легенда о Мальро — участнике китайской революции, чуть ли не герое Кантонского восстания 1925 года, а то и шанхайских событий 1927 года. Факты, поддающиеся проверке, эту версию опровергают, и ее возникновению немало способствовал сам Мальро. После выхода в свет романов «Завоеватели» и «Удел человеческий» журналисты допытывались, в какой мере автор воспроизвел в них собственный опыт. Ответы они получали весьма уклончивые, что принималось за дань конспирации. Но «фигурой умолчания» дело не ограничилось. Перевод «Завоевателей» на немецкий язык, опубликованный в 1928 году в берлинском журнале «Эропеише ревю», сопровождался биографической справкой: «Комиссар Гоминдана в Индокитае (1924—1925). Заместитель Бородина, комиссара по пропаганде в Китае (1925)» Даже если эта совершенно фантастическая справка и не была делом рук самого автора (как настаивает Жан Лакутюр в своей весьма основательной и хорошо документированной книге «Андре Мальро. Жизнь в миру»), никакого опровержения со стороны Мальро, во всяком случае, не последовало. И «биографические данные» из «Эропеише ревю» пошли гулять по свету, кочуя из одной критической работы в другую. На эту удочку попадались даже солидные литературоведы.