«Судя по тому, что мне приходилось видеть в области крестьянской живописи, — пишет знаток этого искусства Н. Щекотов (его книга, вышедшая в 1923 году, и по сию пору одна из серьезнейших), — крестьянский художник не любит изображать сцены, как-либо связанные с тяжелым трудом. Подобный выбор вполне отвечает общему праздничному характеру крестьянского изобразительного искусства, призванному не поучать, не повествовать, а прежде всего украшать тот или иной предмет, радуя глаз легко понятной яркой узорной росписью».

Внутренними, корневыми связями Есенина с традициями крестьянского искусства, а не только фольклора, объясняется, на мой взгляд, и настойчивость, с какой он утверждал, что «искусство неотделимо от быта», хотя его поэзия от быта — в нашем понимании этого слова — всегда отталкивалась… Противоречие это снимается, как только мы в формулировку Есенина введем опущенное им слово — крестьянское, ибо крестьянское искусство действительно полностью подчинено если и не прямо быту, то обиходу. Но и подчиненный быту, крестьянин-художник не ставил перед собой задачу воспроизвести окружающий его быт с той точностью, с какой это сделал бы современный бытописатель.

Быт входил в его искусство, а из искусства — возвращался в его быт фантастически преображенным как некий «баснословный либо идеальный мир». Формулировка принадлежит Е. Дорошу (посвятившему исследованию эстетических принципов русского народного искусства одну из интереснейших глав своей книги «Живое дерево искусства»), и она удивительным образом совпадает с мыслью Есенина, если сделать поправку на метафоричность, утверждавшего, что в поэтическом искусстве народа мир слова походит на некий вечно светящийся Фавор, где каждое движение живет, преображаясь.

Разумеется, одним «весельством» и нарядной праздничностью даже дореволюционная поэзия Есенина не исчерпывается. Крестьянский сын, Есенин не может не скорбеть, видя, в каком положении находится дорогой ему «мир крестьянской жизни». Но поэт Есенин не только не находит здесь для себя возможностей для вдохновения, но даже чувствует некоторое отчуждение от своего мира.
В книге Ивана Евдокимова «Русская игрушка» (того самого Евдокимова, что был для Есенина «милым Евдокимычем») приводится рассказ художника Н. Бартрама — энтузиаста кустарных промыслов — о творческом процессе крестьянского художника: «Помощь выразилась в общей совместной работе, начавшейся с просмотра прежних образцов игрушек, но они мало удовлетворяли кустарей… Зато у многих большое любопытство возбуждали старые лубочные картины, а другие заинтересовались литографиями… 50-х годов. Рисунки современных художников ничего не говорили кустарю, в мотивах, пригодных к выполнению, он искал не реальные формы, а красоту вымысла, сказки… Рисунки… служили им лишь первоначальным источником, точно дали толчок для дальнейших измышлений. Положив перед собой картинку, кустарь долго и внимательно ее рассмаривал и, надо думать, по-своему переиначивал в воображении» (Евдокимов Иван. Русская игрушка).